Дорогой мистер Бентам,

Благодарю Вас за скорый ответ на мое послание от 25-го числа. Буду крайне Вам признателен, если Вы с таким же вниманием отнесетесь и к этому моему письму. Я вынужден писать кратко (очень много важных дел), но умоляю Вас отнестись серьезно к моим пожеланиям, какими бы странными они Вам ни показались. Прошу Вас сделать все, что я Вам советую, безотлагательно!

Вы свидетель, мистер Бентам, того, как точно я описал изображения на стенах той искусственной пещеры. Вы убедились, что я в точности воспроизвел слова того странного песнопения, которое Вы слышали под землей. Более всего я сейчас желаю, чтобы Вы помнили об этих моих догадках. Поэтому поверьте мне: Вы подвергли себя сильнейшей и ужаснейшей опасности тем, что забрали пещерный жемчуг из системы туннелей в Хардене! На самом деле, я почти не сомневаюсь в том, что чем дольше Вы держите эти предметы у себя, тем сильнее возрастает опасность!

Я прошу Вас отправить их мне. Я могу придумать, как с ними поступить. Повторяю, мистер Бентам: не медлите, поскорее отправьте мне эти пещерные жемчужины, но если Вы решите этого не делать, то, по крайней мере, удалите их от себя и своего дома! Лучше всего было бы, если бы Вы бросили их в шахту, если это вообще возможно, но главное для Вас — от них избавиться, так что сделайте это без промедления! Они могут оказаться куда опаснее, чем их вес, помноженный на десять в пересчете на граммы нитроглицерина!

Дорогой Анри,

Два раза сегодня пытался до тебя дозвониться, и вот, в столь поздний час узнал о том, что ты в Париже, на распродаже антиквариата! Твоя домоправительница мне сказала, что не знает, когда ты возвратишься. Надеюсь, что скоро. Мне может очень понадобиться твоя помощь! Это письмо ты найдешь, когда вернешься. Не теряй времени, де Мариньи, и приезжай сюда так быстро, как только сможешь!

2. Чудеса странные и ужасные

^{(Из записных книжек Анри-Лорана де Мариньи)}

Это странное и необъяснимое чувство не покидало меня несколько недель — глубоко укоренившееся психологическое ожидание, нервозность. И общее воздействие этой неописуемой атмосферы надвигающейся истерии на мою, в общем-то, крепкую нервную систему было ужасным. Оно просто разъедало душу. Я никак не мог понять, откуда взялись эти смутные страхи, эта боязнь чего-то неизвестного, неведомого. Я даже не догадывался, где источник этого странного ощущения — будто воздух давит на меня и когда я сплю, и когда бодрствую, но всего это хватило, чтобы я сбежал из Лондона на континент.

Для видимости я отправился в Париж, чтобы поискать восточный антиквариат в аукционном доме Фуше, но когда я обнаружил, что полет в город моих предков не принес мне отдохновения от болезненной, пугающей депрессии, я совсем растерялся. Я не понимал, что мне делать с собой.

В итоге, пробыв в Париже всего четыре дня и сделав пару небольших покупок (скорее, для того, чтобы хоть как-то оправдать поездку), я решил возвратиться в Лондон.

С того самого момента, когда мой самолет приземлился, я ощутил, что меня словно бы притягивало обратно из Франции, и это подозрение подтвердилось, когда, добравшись до дома, я обнаружил ожидавшее меня послание от Титуса Кроу с призывом как можно скорее приехать к нему. Письмо лежало на столе в моем кабинете, куда его положила домоправительница. Оно пришло, как выяснилось, два дня назад. И, каким бы загадочным ни был текст этого послания, мое мрачное настроение, довлевшее надо мной уже несколько недель, как рукой сняло, и я птицей упорхнул в Блоун-Хаус.

До обширного бунгало — обители Кроу на окраине города я добрался во второй половине дня. Похожий на льва оккультист открыл мне дверь, и я поразился тому, как сильно он изменился внешне за те три месяца, пока мы не виделись. Первое, что бросалось в глаза, — что он явно ужасно изможден. Осунулся, кожа на лице стала землистого цвета. На высоком лбу залегли глубокие морщины, обозначавшие сосредоточенность и тревогу. Широкие плечи понурились, Кроу сгорбился. Куда подевалась его обычная подвижность и энергичность! Судя по всему, он бессонными ночами трудился над чем-то важным для него. Фактически первые слова, произнесенные им, были не нужны.

— Де Мариньи, ты получил мое письмо! Слава Богу! Одна голова хороша, а две лучше, поэтому мне сейчас крайне необходима вторая голова. Я уже успел довести себя до отчаяния, соображаю худо. Ясный ум, свежий подход — Богом клянусь, как же я рад тебя видеть!

Кроу торопливо впустил меня в дом, провел в свой кабинет и знаком пригласил садиться. Но я не сел. Обвел взглядом комнату, не веря своим глазам. Хозяин налил мне обычный приветственный стакан бренди и устало опустился в кресло, стоявшее позади большого письменного стола.

Так вот… Я сказал, что смотрел по сторонам, не веря своим глазам. Поймите вот что: в кабинете Титуса Кроу, где находится и его любимое детище — библиотека, почти всегда что-то происходит, когда мой друг ведет исследования в самых странных областях. До идеального порядка здесь всегда бывало далеко, но такого хаоса я здесь не видел ни разу!

На полу — от одной стены с книжными полками до другой — повсюду валялись цветные и черно-белые географические карты, открытые атласы, и через некоторые из них мне пришлось переступать, чтобы добраться до кресла. На краю письменного стола и на небольшом приставном столике лежали и стояли вертикально различные папки, и многие из них были раскрыты на отмеченных закладками или скрепками местах. Повсюду пестрели бесчисленные вырезки из газет, и одни из них выцвели от старости, а другие были совсем свежими. Прямо у своих ног я увидел лежащий на полу большой раскрытый блокнот, страницы которого сверху донизу были заняты торопливыми набросками. В углу кабинета, около здоровенных напольных часов Кроу, циферблат которых имел четыре стрелки, большой, как попало сложенной стопкой валялись книги — редкие и не очень редкие тома по мифологии, антропологии, археологии и не столь известным наукам. В общем, это был полный и жуткий беспорядок, поэтому слова сами сорвались с моих губ.

— Титус! Что за чертовщина?.. У тебя такой вид, будто ты неделю не спал, глаз не сомкнул… а здесь что творится?

Я снова обвел взглядом кабинет, который впервые увидел в столь плачевном состоянии.

— О, нет, я не то чтобы совсем не спал, де Мариньи, — не слишком уверенно ответил мне Кроу, — хотя спал я не так много, как обычно. Нет-нет, боюсь, усталость у меня не только физическая, но и умственная. Но я тебя умолю… какова загадка, которую непременно нужно разгадать!

Титус Кроу покачал бренди в стакане, и лишь на миг его взгляд вдруг стал, как прежде, мощным и энергичным.

— Видишь ли, — проговорил я, на время удовлетворившись тем, что в нужное время Кроу сам расскажет мне, что к чему, — представь себе, еще до того, как я получил твое письмецо, я уже догадывался, что кому-то нужна помощь. Не знаю, что происходит, и не имею ни малейшего понятия о том, какая у тебя «загадка», но знаешь что? Впервые за несколько недель у меня такое состояние, что я не в силах ничего решать и разгадывать! Я живу словно бы под черной тучей — особое такое настроение отчаяния, обреченности… и тут приходит от тебя записка.